Надежда Борисовна Мартьянова – врач-трансфузиолог городской больницы № 38 им. Н. А. Семашко. Она много лет проработала здесь хирургом и сегодня, помимо основной профессиональной деятельности, делится своим богатым опытом с молодым поколением врачей. Сегодня мы беседуем с ней о выборе жизненного пути, работе хирурга, об обучении молодых специалистов и о том, что вообще значит быть врачом.

– Когда мне исполнилось 75 лет и у меня закончился сертификат врача, я решила – пора на пенсию. И тут меня встречает главный врач и говорит: «А что случилось? Я слышал, вы увольняетесь?» Говорю: «Да. Во-первых, я очень-очень старый доктор. Во-вторых, у меня закончился сертификат». А он на это отвечает: «Пожалуйста, не огорчайте меня». В общем, меня уговорили остаться. Не знаю, правильно ли я, будучи глубоким пенсионером, поступила, но решила, что если буду чувствовать себя неважно, то закрою кабинет и выйду. Как-то я спросила у коллег: «Я никогда не смогу уволиться?» Отвечают: «Да, никогда…»

– Надежда Борисовна, какой он, ваш путь?
– 50 лет я отработала в больнице на одном месте: была хирургом в приемном отделении, потом этим же отделением заведовала. В какой-то момент стала совмещать хирургию с работой врача-трансфузиолога. А когда по возрасту ушла из хирургии, стала заведующей кабинета трансфузиологии.

– Вы всегда хотели быть врачом?
– Я никогда в медицину не собиралась. Думала о журналистике, в старших классах ходила в театральную студию, но понимала, что актерского таланта у меня нет. В студии занимался одноклассник, который потом стал актером, – Володя Яковлев. Как-то мы с ним играли сценку, где я ему должна была объясняться в любви. Но руководителю не нравилась моя игра: «Надежда, а почему вы на него не смотрите?»А я ответила: «В школе на него насмотрелась…» И перед самым поступлением, в последний момент, мама предложила мне пойти в медицинский. И если бы я начинала снова, то я бы снова стала хирургом. Но из моих детей в медицину не пошел никто, и я не настаивала на обратном. Наверное, только когда дочка себя плохо вела, я говорила: «Маша, если ты не будешь слушаться маму, ты пойдешь в медицинский». Она кричала, ни за что на свете…

– Расскажите про ваши первые шаги в медицине.
– Только сейчас я понимаю, насколько сложным был путь. Как только вышла из института – попала в приемное отделение, самое сложное в больнице. Туда, где идет сортировка больных, постановка первичного диагноза, оказание экстренной врачебной помощи и так далее… Вспоминая первые годы работы в приемном, я хочу сказать, что весь успех работы зависел, конечно, от команды и бригады. Потому что УЗИ, КТ, МРТ появились значительно позже. А тогда от клинического мышления врача зависело все.
В приемном отделении я видела такие патологии, таких больных, о каких в институте даже не читала. Например, там я впервые столкнулась с желчным перитонитом трех-суточной давности и поставила диагноз. Я о таком нигде не читала, такого в теории быть вообще не могло, это совершенно уникальный случай, что правильный диагноз был поставлен уже в приемном отделении.

– Чем ваша сегодняшняя работа принципиально отличается от хирургии?
– Врач-трансфузиолог – это очень серьезно, это очень важно. Об этом я всегда говорю врачам, которые в обязательном порядке проходят у меня обучение, а потом сдают экзамен, по итогам которого я допускаю или не допускаю их к операциям по переливанию крови. Я всегда спрашиваю: «Какого доктора можно посадить в тюрьму?» Акушера-гинеколога (за детскую и материнскую смертность) и врача, который занимается переливанием крови. Если мы ошибемся, ни один адвокат нам не поможет. У нас совершенно четкий план действий, мы работаем по министерским приказам, где прописан каждый шаг. Не может быть никаких нюансов. Это действительно серьезная работа, и за эти годы я подготовила такое количество докторов, что нет никаких сомнений в том, что я занимаюсь очень важным делом.

– Что сложнее, обучать молодое поколение врачей или самому практиковать?
– Современная молодежь – она другая. Мне в обучении врачей очень помогает мой опыт, меня уважают за профессионализм, который пришел с годами, но молодые доктора – они другие, у них совершенно иной подход к больным. Во многом я не согласна с ними. Например, врачи нашего поколения сначала смотрели больного, собирали анамнез и в голове ставили диагноз, и только после этого назначали какие-то анализы. И для меня даже не всегда имели значения результаты этих анализов, при постановке диагноза главную роль играли не они. Например, знаете, какой хирургический диагноз поставить сложнее всего? Аппендицит. Сколько людей – столько нюансов в его клиническом протекании. И в этом случае при постановке диагноза для меня первостепенное значение имела клиника: осмотр и так далее. Сейчас доктора делают все по-другому. Он вот так вот глянул, диагноз скорой помощи посмотрел, берет бумагу и назначает КТ, УЗИ и так далее. Он еще руку на живот больному не положил, но уже все прописал. И это все хорошо, эти методы обследования действительно помогают, но исключать мышление доктора нельзя.

– Что было самым сложным в вашей работе хирурга?
– Ну, во-первых, в то время у нас не было такого замечательного отремонтированного приемного отделения, какое есть сейчас. Во-вторых, тогда к нам поступало очень много людей без определенного места жительства (по-простому, бомжей) и тех, кто получил пьяную травму. Сейчас их гораздо меньше. С бомжами было сложно, особенно в холодное время года, потому что они поступали грязные, мокрые, и если были амбулаторными, то их нужно было отпускать… А в том виде, который у них был, это было просто невозможно. У нас даже была кладовка, куда мы приносили вещи, обувь, в которые потом их переодевали. Есть у меня государственная награда, почетный знак, врученный губернатором за милосердие. Я считаю, что это заслуженная награда за всех бомжей, которым я на протяжении этих лет помогала. Что касается пьяной травмы, там совершенно непонятно, что произошло с человеком: или это тяжелая алкогольная интоксикация, или она идет в сочетании, предположим, с черепной травмой.

– Наверное, были интересные случаи?
– За мою практику мне приходилось иметь дело с огнестрельными ранениями. Один раз в мое дежурство вся операционная бригада почти четыре часа занималась одним пациентом. Мы все понимали, что надо снять шляпу перед военными хирургами. Когда я была еще довольно молодым доктором, как-то поступил юноша, девятиклассник, который катался на мотоцикле, попал в аварию и получил тяжелую травму, перелом бедра. Я его принимала и делала обследование, поставила под вопросом разрыв почки. Прошло какое-то время, и я спросила у заведующего отделением, что с этим молодым человеком, и услышала, что его состояние вполне хорошее. Я зашла в палату, смотрю, а он белый… Я завела ему руку за поясницу – а там огромная гематома, то есть разрыв почки все-таки был. К счастью, успели прооперировать. С мальчиком потом все хорошо было, я даже слышала, что он пошел в медицинский, в который до того не собирался.

– А вот вы говорите, что если бы пришлось повторить путь, то выбрали бы хирургию. Вы еще в институте решили быть хирургом?
– Наверное, нет. История с институтом – это отдельная история. Я поступала в Первый мед, но недобрала одного балла и не прошла. Думала тогда, что жизнь закончена: в школе я училась хорошо, и не поступить в институт было немыслимо. Когда мы с мамой приехали забирать документы, на стене висело одно-единственное объявление про набор в 4-е медицинское училище, акушерский колледж. Мама предложила попробовать. Мы приехали туда, и в приемной комиссии мне сказали: «Да, конечно, с удовольствием возьмем». Я пошла учиться на сестринское отделение. И это были, по-моему, лучшие годы моей студенческой жизни. По окончании я получила направление в институт, но побоялась снова поступать в Первый мед, и поэтому подала документы в Ленин-градский санитарно-гигиенический медицинский институт. На лечебное дело конкурс был огромный, в несколько раз выше, чем в Первый мед. Более того: в тот год экзамены принимали не преподаватели, а выпускники института, у которых стояла цель отсеять как можно больше народу. И вот я приехала на экзамен из Пушкина раньше всех, но вызывали нас по алфавиту. Смотрю, народ выходит, все расстроены, кто-то плачет, и даже не спросишь, что спрашивали. Когда я вытащила билет, мне досталась тема про жесткость воды. Накануне в журнале «Наука и жизнь» как раз попалась статья на эту тему, но она была рассчитана на тех, кто хорошо знаком с этой темой, и я подумала, что это мне не нужно, и просто ее пролистала. Поэтому на экзамене мне сразу стало плохо, но я собралась и ответила на вопросы. Парень, который принимал экзамен, сказал: «Достаточно», и дал мне ионное уравнение. Я начинаю подбирать коэффициенты, а справиться не могу. Он спрашивает: «Уравняли?» Я говорю: «Нет». Он опять: «Вы уравняли»? Я снова: «Нет». Он подошел, списал задание на бумажку, попытался уравнять сам, потом к нему подошел другой парень – смотрю, они уже вдвоем сидят… В общем, потом он подошел, помог с коэффициентом, и после такой подсказки я быстро справилась. «Поздравляю, у вас отлично». А у меня такой стресс был, что я ударилась в слезы. «Да что же за абитуриенты пошли? Я ее поздравляю, а она плачет». Вот так я поступила в институт на лечебное дело.

– И вот по прошествии лет что для вас значит быть врачом?
– Я вот что хочу сказать: больница для меня оказалась не просто местом работы, она, наверное, стала моим вторым домом. У меня тяжело сложилась жизнь, случилась трагедия – погиб сын… И, наверное, я бы не смогла пережить этого, если бы не работа. Потому что, когда я приходила в больницу (а тогда я еще работала в приемном), то всю свою беду и боль была вынуждена оставлять за порогом. Вообще человек, который решил стать врачом, должен понимать, что все его главные жизненные приоритеты будут расставлены профессией. Знаете, есть какая-то жертвенность в этой работе. Если ты не любишь людей, надо уходить из профессии, ведь в медицине много других прикладных направлений, которыми можно заниматься.

Кристина Зикий

«Царскосельская газета» № 22 от 14 июня 2024 года