В Царском Селе какая беда случилась…
Один из красивейших видов Царского Села открывается со стороны Садовой улицы на Дворцовую церковь, арку с тремя пролетами и здание Императорского Лицея. 12 мая 1820 года этот вид являл собой ужасное зрелище: в этот день в Дворцовой церкви случился пожар. Возможно, его удалось бы быстро потушить, если бы не сильнейший ветер. Огонь моментально поглощал сухие деревянные конструкции дворца, перекинулся на лицейскую арку, здание Лицея, добрался до Кавалерского домика, в котором жил Николай Михайлович Карамзин.
Очевидцы, потрясенные увиденным, рассказывали об этом происшествии в письмах своим родственникам и знакомым. И среди них были не просто свидетели, но люди, чью жизнь пожар затронул непосредственно – такие, как Николай Карамзин.

Между тем дворец горел…
О случившемся историограф сообщил в письме к своему другу, поэту Ивану Дмитриеву: «Третьего дни сгорело около половины здешнего великолепного дворца, церковь, Лицей, комнаты Марии Федоровны и государевы. Часу в третьем перед обедом я спокойно писал в своем новом кабинете и вдруг увидел над куполом церкви облако дыма с пламенем, – бегу и нахожу государя, уже дающего приказания, даже забрызганного водой, почти в самом огне. Ветер был сильный, а царскосельская полиция – не петербургская, не московская – для гашения пожаров не имеет ни тех средств, ни той расторопности. Прибежало множество солдат, но с голыми руками. Огонь пылал, и через 10 минут головни полетели и на историографский домик».
Увидев загоревшуюся крышу своего дома, Карамзин бросился на помощь семье. Его жена Екатерина Андреевна, не терявшая, по словам Карамзина, в таких случаях головы, собрала детей и хладнокровно сказала мужу, чтобы он спасал свои бумаги. Все книги, рукописи были вынесены подальше в находившееся за домом поле.
К счастью, ветер поменял направление, и домик удалось спасти.
Продолжая письмо Дмитриеву, Карамзин пишет «Между тем дворец горел. Делали, что могли,
в ожидании петербургской полиции, которая прискакала к вечеру. Тут граф Милорадович отличился своей деятельностью. Мы всю ночь не раздевались и не спали до седьмого часа утра. Пожар остановился у самого кабинета государева.
Император был на ногах часов тринадцать или более. Не нужно говорить о его хладнокровии: он видел и не такие опасности. Огонь совершенно угас вчера к обеду, но Лицей и поутру еще курился».
Рассказывая о пожаре во дворце в письме к П. А. Вяземскому,
Карамзин заметил: «Дело окончилось убытком миллионов до двух: мирская шея толста».

Только и речей, что о пожаре
Очевидцем пожара был и петербургский почт-директор Константин Яковлевич Булгаков. Он постоянно переписывался со своим братом, московским почт-директором Александром Яковлевичем, сообщая ему обо всех событиях столичной жизни, и в подробностях описал царскосельское происшествие: «Ну, брат, в Царском Селе какая беда случилась! Двенадцатого числа около обеда сделался пожар, загорелась или церковь, или в комнате возле нее, только никак не могли остановить огонь, и на другой день часов в девять … уже половина дворца и Лицей, церковь также совсем сгорели. Ужасно! Трубы поскакали из Петербурга на помощь царскосельским, и если бы не ужасный ветер, то бы, конечно, тотчас уняли огонь, но ветер был страшный, внутри же во дворце все деревянное, сухое, никак нельзя было остановить, несмотря на скорую и сильную помощь. Вся часть дворца от церкви до Янтарной комнаты пожрана пламенем, но сия последняя не сгорела. Сад тоже пострадал, многое потоптали, несколько деревьев в жару испорчены. Куда больно! Государь полюбил это прекрасное жилище; Конечно, все это исправится, но между тем лето уже нельзя так приятно провести посреди развалин или строения. Говорят, однако же, что двор оттуда не переедет. Куда переведут лицей, еще неизвестно. У нас только и разговора, что об этом несчастии.
Два дня спустя Константин Яковлевич опять возвращается в письмах к царскосельскому событию:
«В Лицее публичного экзамена не будет, а выпуск будет без него. Только и речей, что о пожаре. Как скоро загорелось, Государь вышел, и посмотрев в лорнет, сказал, что пожар будет серьезный, тотчас пошел
к себе в кабинет и в 10 минут все свои бумаги собрал, запечатал в пакеты и велел вынести. Одним словом, все спасли и разбили только два зеркала».

Сгорел наш Лицей от крыши до погреба
Особенно сильно при пожаре пострадал Лицей. В этот день в учебном заведении обычным образом шли занятия. Второй курс готовился к выпускным экзаменам.
И этот привычный порядок жизни был нарушен разразившимся пожаром. И даже спустя четыре месяца воспоминания об этом дне не покидали директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта. Он во всех подробностях воссоздал картину пожара в Лицее в письме к своему бывшему воспитаннику Федору
Матюшкину.
Вот что писал он 10 сентября 1820 года: «Сгорел, друг мой! Сгорел наш Лицей от крыши до погреба, и кроме стен, черненных дымом, ничего не осталось…да, ничего нет, все исчезло, все пепел, и Лицей живет только еще в сердцах…
От одной треснувшей дымовой трубы, у которой находилась балка, загорелась в 2 часа пополудни одна из глав на придворной церкви; в 3 часа уже горел весь большой купол и часть крыши, а в 4 часа свалилась горящая большая средняя глава на улицу. Ветер был страшный… огонь метал во все стороны, все стремились спасать дворец, а о Лицее никто не заботился.
Мы с Сакеном (библиотекарь Лицея) и воспитанниками вынесли всю библиотеку (книги и шкафы), физический кабинет и минеральный кабинет. Потом с нашими людьми вынесли мы из-под горящей уже крыши все воспитанничьи вещи, все двери, все окошки и часть даже штучных полов. Мы перестали выносить, когда пламя не позволяло боле ходить; все ушли, я остался один в нашей большой горящей зале, и когда уже более половины потолка провалилось, когда уже пол горел, я простился с залою, с вечно незабвенным окошком, – с Лицеем!»
В этот момент директор должен был срочно принимать решения: необходимо было подобрать помещение для размещения воспитанников, найти место для спасенного лицейского имущества, позаботиться о выпускниках. Лицеистов разместили в Певческом переулке, в доме, где жили лицейские служащие. Здесь же для них были организованы занятия. Для хранения лицейского имущества был определен Эрмитаж.
Через два дня после пожара, узнав о беде, в Царское Село приехали первокурсники – Владимир Вольховский, Иван Пущин, Сергей Комовский, Иван Малиновский, Петр Саврасов. Глядя на почерневшие лицейские стены, они обещали друг другу, что их дружба и любовь к старому Лицею никогда не исчезнут.
Весть о пожаре в Царском Селе застала Федора Матюшкина на пути из Иркутска в Якутск. Потрясенный известием, он сразу же взялся за письмо Энгельгардту: «Егор Антонович! Правда ли это? Верить ли мне? Лицей сгорел! Илличевский мне пишет: «Он (курьер) видел уже на месте дворца одни стены, обгоревшие, опаленные, без крыши, окон и дверей…» Так Лицея больше нет? Нет, я этому не верю… Неужели по возвращении моем Царское будет для меня чуждо? Ужели одной наградой за все предпринятые мною труды, которую я жажду – минуты свидания с друзьями лицейскими в Царском Селе, ужели она тщетна? Нет, нет, я этому не верю. Егор Антонович, образуйте меня, напишите, что все неправда, ложь…».
Пожар не позволил произвести публичные экзамены для выпускников второго курса, хотя на экзамены через газеты уже была приглашена публика. Решено было присвоение чинов сделать на основе мнения лицейских наставников об успехах каждого выпускника. Выпуск произошел 22 мая в присутствии министра народного просвещения.
У директора был альбом, в который лицеисты, прощаясь с учебным заведением, писали что-либо на память. Поспешность, с какой второй курс покидал Царское Село, не позволила выпускникам сделать это. Однако Петру Яхонтову месяц спустя удалось внести свое имя в альбом: «Пожар рассеял нас, Егор Антонович! Выпуск наш был следствием ужасного несчастья! Да послужит это к большому соединению ваших воспитанников. Глядя на голые стены Лицея, я непритворно проливал слезы… находил какую-то неблагодарность бежать скоро из того места, которое так долго пеклось о нашем счастье, оставить дымящимся Лицей… но мне повелено было явиться в шумную столицу. Я люблю Лицей, вы приучили меня ценить его…».

Все, что было плохо, теперь хорошо и ново
На следующий день после пожара уже была создана специальная высочайше утвержденная комиссия для поправки Царскосельского дворца. Главная роль в ней отводилась архитектору Василию Петровичу Стасову, который должен был в кратчайшие сроки произвести восстановительные работы. При восстановлении сгоревшей части дворца архитектор предпринял и противопожарные меры.
В комиссию вошел и Энгельгардт, приложивший все старания к скорейшему возрождению Лицея. «По возвращении твоем, – писал директор Федору Матюшкину, – ты, впрочем, найдешь опять все
по-прежнему: будущей весной воспитанники въезжают в возобновленный Лицей, который по воле государя должен быть отделан совершенно наподобие прежнего.
Это редкий человек, этот государь! На другой день пожара он разговаривал со мною о восстановлении Лицея и с чувством, только ему свойственным, подтверждал несколько раз, чтобы все, даже живопись, была точно так, как прежде: «Я уверен, что много тут заключается воспоминаний; жаль бы их уничтожать, жаль бы, если прежние воспитанники Лицея сделались бы ему чужды». Это редкий человек; жаль, что нельзя дать ему чугунного колечка; он, право, достоин быть нашим».
Прошел год – и Лицей возродился в первоначальном виде. Об этом Энгельгард с радостью сообщил Федору Матюшкину: «В Царском же Селе нашем вообще, а в особенности в Лицее, по строительной части – величайшие перемены. После пожара весь Лицей с погреба до крыши возобновлен и, можно сказать, лучше стал. Я старался, сколько можно, сохранить все по-прежнему относительно цвета и расположения живописи в комнатах, но живопись теперь писана академиком и так хорошо, что жаль почти жить в зале, потому что жильцы ее, вероятно, хотя без намерения, но сотрут и попортят. Все, что было плохо, теперь хорошо и ново, между прочим паркеты… Библиотека в арке теперь сделана в два света, и маленькая лесенка красного дерева возносит Сакена во второй ярус. Кабинет минеральный устроен прелестнейшим образом в полукруглой комнате, где в твое время стояли клавикорды и был певческий класс… По возвращении твоем, ты, впрочем, найдешь все опять по-прежнему».
С момента пожара 1820 года прошло два столетия. И, казалось бы, сегодня в возрожденном Пушкинском Лицее ничто не напоминает нам о «делах давно минувших дней». Но, придя в музей, посетители с особым интересом рассматривают главный документ учебного заведения – Грамоту, пожалованную императором Александром I  Лицею, и содержавшую его Устав.

Грамота нарядно оформлена, с вензелем императора на крышке, с мастичным оттиском государственной печати в металлическом ковчеге. Невольно обращает на себя внимание красное расплывчатое пятно на крышке Грамоты. История появления этого пятна и заставляет нас вспомнить о пожаре 1820 года, когда от высокой температуры мастика расплавилась и оставила свой след на главном лицейском документе.
Светлана ПАВЛОВА

«Царскосельская газета», №14
23.04.2020