Продолжаем публикацию фрагментов блокадных воспоминаний профессора ВИЗРа Ирмы Викторовны Исси.

Начало в № 14 от 13 апреля 2023 г.

22 июня

…Не успела я закончить завтракать, как раздался звонок в двери, и я услышала веселый голос – «Машина подана»… Переехав Литейный мост, мы увидели, что идущие по Литейному проспекту люди останавливаются под черными квадратными раструбами уличных репродукторов, образуя под ними небольшие группки. Пока мы ехали по проспекту, людей, стоявших под репродукторами, с каждым разом становилось все больше и больше…
Папа выскочил из кабины, крикнув нам с мамой: «Пойду, узнаю, что там такое». Через минуту он вернулся, очень бледный, что-то сказал шоферу, потом крикнул нам: «Война! Немцы уже бомбили наши города. Срочно возвращаемся домой». Мама согласно кивнула, но чтобы поскорее отпустить убитого новостью шофера и машину, предложила заехать и оставить наши вещи у своих родителей (маленькой бабушки и дедушки), дом которых на углу набережной Фонтанки и Щербакова переулка был расположен сейчас значительно ближе нашего. …Когда мы поднялись на второй этаж и вошли в квартиру, в бабушкиной комнате было человек 15. Кроме двух маминых братьев – Виктора двадцати восьми и Шурика двадцати четырех лет – на стульях, ручках кресел и на подоконниках сидели их школьные друзья и товарищи по работе. Основной темой громкого спора всей компании стали предполагаемые сроки, за которые немцы будут полностью разбиты и уничтожены. Одни, самые ярые оптимисты, говорили, что для этого будет достаточно двух месяцев, другие, менее оптимистичные, настаивали на том, что за два месяца управиться с немцами все же будет трудно, воинская практика у них уже большая, но полностью покончить с ними наверняка удастся к новому году.
За столом, уставленным чайной посудой, сидели расстроенная заплаканная бабушка и мрачный дед, кончики «кайзеровских» усов которого воинственно торчали вверх. Слушая спорящих, он нервно постукивал пальцами правой руки по столу, и вдруг, когда обе стороны особенно громко заорали каждая свое, ударил кулаком по столешнице с такой силой, что все чашки со звоном подпрыгнули, ложки в них жалобно звякнули, а спорящие мгновенно умолкли. И в этой тишине дед резко сказал: «Дурачье вы, молодое и бестолковое, что такое война – не представляете, с немцами не воевали. А я воевал и видел их в бою. Не пошли бы они на нас, если бы силу свою не чувствовали. Меньше двух лет война не будет, хорошо, если и за два года ее удастся закончить»…

Июль-август

Июль 1941 года в Ленинграде был необычайно жарким… Над городом повисли аэростаты, их присутствие в небе стало тревожным сигналом, говорящим о возможности налетов немецких самолетов на город и бомбежек. Даже в самом непривычно жарком и душном воздухе ощущалась всеобщая тяжелая тревога. В продуктовых магазинах стояли длинные многочасовые очереди, выходящие далеко за пределы помещений на улицы. Люди стояли в несколько рядов, кто-то прислонялся к стене, остальные переминались с ноги на ногу. Продукты покупали, правильнее сказать скупали, и уезжающие из города, и остающиеся в нем. К концу дня в магазинах исчезало почти все, что было на прилавках.
По радио передали выступление председателя Верховного Совета М.И. Калинина. Он говорил, что нельзя верить паническим слухам о возможном голоде, что продуктов у нас достаточно, перебоев с ними и голода не будет, но каждого, кто будет сеять панику и скупать продукты, будут судить по законам военного времени… В середине июля ввели карточки на все продукты и очереди исчезли.
Наш дом стоял в той части Выборгского района, которая у коренных петербуржцев называлась Правлянкой и была ограничена Невой и Большой Невкой, Сахарным переулком и проспектом К. Маркса (теперь снова Сампсониевским проспектом)… Когда-то здесь на берегу Невы находились провиантские склады двух конных полков и морского госпиталя, возникшее в народе название Провиантка постепенно в разговорном языке превратилось в Правлянку… …Недалеко от дома, в двадцати минутах ходьбы пешком, находился Финляндский вокзал, за Сахарным переулком вплоть до Гренадерской улицы стояли заводы шведов Нобелей и другие промышленные предприятия, на которых до революции работало много иностранцев и приезжих из других регионов России. Поэтому национальный состав жильцов нашего дома кроме русских включал финнов, эстонцев, евреев, карелов, поляков, шведов, латышей и даже немцев и цыган…
…После объявления войны быстрее всех собрались и уехали в родные места недавние горожане (в основном приехавшие в город на заработки или бежавшие из деревень в период коллективизации) и те, кто каждое лето ездил в деревню к родственникам после окончания у детей школьных занятий. Затем некоторые семьи в полном составе эвакуировались вместе с предприятиями, на которых работали главы этих семейств. Стали готовить к эвакуации и детские учреждения – школы и детские сады…
Весь июль город жил потрясающе активной жизнью. Горожане (кто работал) днем ходили на работу, вечерами чистили чердаки, превращали подвалы в бомбоубежища, в скверах, садах и парках рыли и строили крытые траншеи, посещали курсы ПВО, где их обучали способам тушения зажигательных бомб и мерам защиты от химических отравляющих веществ. На медицинских курсах, которые посещали мама и тетя, женщин обучали оказанию первой помощи раненым и контуженым. Дядя, придя домой, дополнял полученные ими уроки приемами, позволяющими при тяжелых ранениях максимально сокращать потерю крови…
Результатом маминой активности стало то, что после очистки от досок и хлама в относительно короткие сроки всех четырех чердаков нашего дома маму вызвали «наверх» и ознакомили с приказом, согласно которому она назначалась начальником группы самозащиты нашего микрорайона (именно начальником, а не командиром, как написано в книге Д. Гранина и О. Адамовича, посвященной блокаде).
Маминым замом и тоже начальником, но группы пожарной охраны, стала Татьяна Ефимовна Пуртагон, огненно-рыжая женщина с огромными зелеными глазами, похожая на знаменитую балерину Плисецкую как ее двойник или родная сестра… По мере развития дальнейших событий у меня создалось впечатление, что как у нее, так и у моей мамы либо отсутствовало чувство страха, либо они умели его скрывать от других людей. Что бы ни случалось, а в блокаду случалось многое, у них никто не видел никаких проявлений паники, сразу следовали мгновенные команды по дальнейшим действиям. Их слушались беспрекословно, в их команде по их вине не погибло ни одного человека.
…Каждое крупное домохозяйство имело помещение с телефоном для связи круглосуточно дежуривших сотрудников домохозяйства и членов группы самозащиты с различными службами. Ночью обычно дежурили по двое: один записывал сообщения, поступающие из центра ПВО или других организаций, второй, в случае необходимости срочных действий, должен был оповестить население о воздушной тревоге…
В июле в нашей семье произошло три важных события. Во-первых, моя школа пригласила маму на родительское собрание по поводу срочной эвакуации учеников, во-вторых, папу с другими сотрудниками Ленжилснаба, в котором он работал, отправили на рытье противотанковых рвов на Лужском рубеже, и, в-третьих, мобилизовали и отправили на курсы подготовки младшего командного состава старшего из маминых братьев, Виктора…
Мама вернулась из школы с длинным списком документов и вещей, которые нужно было собрать и отправить с каждым эвакуируемым ребенком… Папа с несколькими сотрудниками и сотрудницами уже был под Лугой, от него не поступало никаких известий, и маму очень огорчало, что я должна была уехать, не попрощавшись с ним.
В конце июля в назначенные для отъезда день и час мы с мамой приехали на вокзал. Нашли поезд. Вагоны, в которых нас должны были везти в Северный Казахстан, оказались обычными дачными вагонами… Мы вошли, на скамейках сидело много ребят разного возраста, но моих одноклассников среди них не было. Багаж – чемоданы и мешки – были свалены под скамейками или между ними. Посадка давно закончилась, время отправления прошло, но паровоз к вагонам все не прицепляли. Прошло более двух, затем трех часов от назначенного для отбытия времени. Мама не выдержала, вышла и попыталась выяснить, чем вызвана такая задержка. Наконец после долгих поисков ответственных за эвакуацию кто-то из учителей сказал ей, что по дошедшим до них слухам нашего машиниста призвали в армию, и ему сейчас ищут замену. Прошел еще час, поезд по-прежнему стоял у вокзального перрона. Вдруг мама решительно встала, взяла мои вещи и сказала: «Всё, пошли домой»…
В конце августа мы случайно встретили маму одного из ребят, отправленных этим поездом. И узнали от нее, что на одной из узловых станций, кажется, на Мге, несколько пассажирских поездов с эвакуируемыми детьми было остановлено, чтобы пропустить воинские эшелоны в сторону фронта. Началась бомбежка, многие вагоны загорелись. Ребят успели вывести из поезда, они кинулись в заросли кустарников вдоль железнодорожных путей. Когда вернулись на станцию после бомбежки, состав был разбит, многие остались без вещей, сгоревших в вагонах. Никто из сопровождающих не смог организовать их возвращение домой…
В конце июля в городе начали бродить слухи, что немцы уже под Лугой и даже, возможно, захватили ее. Время шло, но папа все не возвращался, и никаких известий от него не было… Когда через несколько дней ранним утром раздался звонок в двери, услышав и узнав переливы колокольчика, мама сразу крикнула мне: «Папа вернулся!». И, действительно, когда мы открыли двери, на площадке стоял папа, загоревший до черноты, тощий, без вещей, только пачка документов в нагрудном кармане куртки… Поев и выпив крепкого чая, папа рассказал следующее.
Для выполнения оборонного задания, которое заключалось в рытье противотанковых рвов, папа и несколько женщин из Ленжил-снаба были отправлены на участок в 2-3 километрах от штаба, руководившего всеми этими работами. Вместе с большой группой людей самого разного возраста, от школьников до пенсионеров, они целыми днями копали глубокий длинный ров и выносили ведрами наверх землю, делая небольшие перерывы на обед или при налетах немецких истребителей, от которых прятались в ближайшем лесу. Спали у местных жителей на верандах и в сараях. Иногда приезжала походная кухня с кашей, но в основном жили на бутербродах – в ближайшем поселке был продуктовый магазин. Немецкие самолеты почти ежедневно сбрасывали издевательские листовки: «Дамочки! Не ройте ямочки, все равно по ним пройдут наши таночки!»…
В первое время участки ежедневно обходил штабной проверяющий, контролирующий состояние выполненных работ и дающий задание на дальнейшие дни. После того как в течение двух или трех дней проверяющий не появился, а канонада и винтовочная стрельба стали слышны уже со стороны города, папа предложил послать в штаб «на разведку» самую молоденькую сотрудницу – «одна нога там, другая здесь», чтобы узнать, что случилось. Когда девушка добежала до дома, где размещался штаб, там уже никого не было, на вешалке болталась забытая одежда, на столе сиротливо стояла брошеная пишущая машинка. Все говорило о том, что отсюда люди бежали в панике, не вспомнив о горожанах, поставленных ими на рытье окопов и противотанковых рвов… Большинство копавших рвы людей было типично городскими жителями, не умеющими ориентироваться на местности и не представлявшими даже, в какой стороне находится город и куда им надо идти, чтобы вернуться в Ленинград…
К группе, старшим в которой был папа, присоединилось еще несколько человек, копавших окопы рядом, образовался коллектив примерно из двадцати-двадцати пяти человек, решивших держаться вместе.
Фактически перед ними стояла задача выбраться из окружения, в которое они невольно попали, ведь между родным городом и той местностью, в которой они копали рвы, уже находились немецкие части. Организацию вывода группы пришлось взять на себя папе. Опытный рыболов и охотник, он хорошо знал область, особенно Лужский район, где сразу после революции работал в детском доме. Кроме того, по привычке, собираясь в любой поход, всегда вооружаться компасом, папа не забыл взять его с собой, отправляясь на рытье окопов. Принимая во внимание уже известный им факт, что немецкие части, машины и мотоциклы передвигались в основном только днем и преимущественно по шоссейным асфальтированным дорогам, они, возвращаясь, шли ночами по проселочным грунтовым дорогам вдоль леса с тем, чтобы, услышав треск немецких мотоциклов, успеть скрыться в лесу…
Встретились они с нашими воинскими частями только на подходах к Ленинграду, в районе Стрельны. Проверив у всех вышедших к ним из леса людей документы, командир воинской части сжалился над женщинами и дал машину, чтобы подбросить обессилевших «окопников» до трамвайных путей города…
В один прекрасный день папа принес с работы пакет, в котором было два килограмма жмыха, названного на этикетке дурандой. Это был спрессованный брикет темно-коричневого, почти черного цвета из шкурок семян и отжатых на масло ядрышек и зерен подсолнечника, льна и еще каких-то сельскохозяйственных культур, которых мы как истинно городские жители не знали и даже представить себе, что это такое, не смогли. Заг-лянув в пакет, мама сказала мне: «Бррр! Чернота какая! Неужели это кто-то может съесть? Поставь пакет с дурандой на всякий случайв кухонный стол, но не думаю, что она нам когда-нибудь пригодится». На этот раз она жестоко ошиблась. В январе мы ее съели и, как мне помнится, даже с большим аппетитом…
В последних числах августа совершенно неожиданно для мамы папе пришла повестка. Неожиданным это было потому, что папа был трижды белобилетником. Я не представляю, что он сам думал о возможности своего призыва, но у мамы даже мысли не возникало, что его могут призвать и отправить на фронт. Когда эвакуация из города только начиналась, мама сразу же сказала, что она никуда не поедет, так как расставаться с папой не собирается, и останется в городе вместе с ним. Эвакуация Ленжилснаба, основной задачей которого было обеспечение города строительными и ремонтными материалами, не планировалась. Было понятно, что при разрушениях, вызванных бомбежками и пожарами, именно эти материалы будут нужны городу в первую очередь. …Жизнь решила иначе. Папа ушел в военкомат и уже не вернулся. Несколько дней мама ходила к воротам казармы, где находились все мобилизованные в этот период, приносила папе что-нибудь вкусненькое и, убедившись, что он еще в городе, возвращалась домой.
Обстановка в городе становилась все тревожнее, все громче становились слышны канонада орудий и разрывы снарядов. Второго сентября по карточкам была снижена норма хлеба. В один из вечеров мама пришла заплаканная и сказала, что папа попрощался с ней, сказав, что его в эту ночь отправят к месту назначения, скорее всего куда-то на север. На следующий день, пятого или шестого сентября, когда фактически город был окружен полностью, папы в казармах уже не было. Через день, восьмого сентября, завершение окружения города немецкими войсками было признано официально. Полностью прервалось железнодорожное движение, все шоссе и асфальтированные дороги были перекрыты немецкими частями, началась блокада города. Первое письмо от папы до нас дошло не раньше, чем месяца через три…

«Царскосельская газета» № 15 от 20 апреля 2023 г.

Продолжение следует